tekstus

Публикую отзыв А.В. Харламенко на мое выступление на 8-ой конференции Международной Логико-исторической школе. Выступлении, в котором я попытался проанализировать книгу выдающегося советского философа В.А. Вазюлина "Логика истории". В 2015 году, кстати, вышло третье издание этой книги XXI, а, возможно, и XXII столетия. На картинке к посту - обложка издания 2015 года.

А.В. Харламенко.

По поводу выступления А.Н. Пятакова на VIII конференции Международной логико-исторической школы.

В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот может
достигнуть ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости,
карабкается по ее каменистым тропам.

К. Маркс.

Прежде всего, считаю необходимым дать выступлению А.Н. Пятакова на форуме МЛИШ самую высокую оценку. Из всех его работ это, безусловно, наиболее теоретически зрелая. Перед нами настоящий философский текст, написанный на профессиональном, в хорошем смысле, уровне. Я лично прочел его с редким интеллектуальным наслаждением. При этом глубокие теоретические обобщения изложены популярно, опять же в хорошем смысле, т.е. доступны потенциально широкой аудитории, и не в смысле принижения мысли до уровня ее отсталой части, а в смысле помощи тем, кто хочет и может, подняться выше. На взгляд автора этих строк, питомца философского факультета МГУ 70-х годов, работа была бы вполне достойна той поры нашей альма-матер – по убеждению профессора В.А. Вазюлина, лучшей в ее истории. Убежден, с этим согласились бы и Виктор Алексеевич, и лучшая из его учеников – Елена Николаевна Харламенко. Будто повеяло ветром нашей молодости – «индейского лета» [1] советской эпохи, уже умудренной опытом и еще полной жизни…

С другой стороны, символично, что доклад прозвучал именно теперь и именно в столице Греции – не только колыбели европейской философии и демократии (не подобает коммунистам отдавать всякой шелупони это великое понятие), но и нынешнего центра противоборства народов, сопротивляющихся наступлению реакции, с всемирной диктатурой монополистического капитала.

Полностью разделяю убеждение Андрея, что фундаментальный (оказавшийся, увы, итоговым) труд В.А. Вазюлина – «Логика истории» – представляет собой (я бы уточнил – должен для всех нас представлять) «не просто объект чтения, но объект исследования и познания». Как и подобает исследователю, Андрей сознательно стремится раскрыть в труде учителя содержание, в нем объективно заложенное, если даже это содержание, как чаще всего бывает в истории общественной мысли, не вполне эксплицировано автором.

Обосновывая свой основной тезис о коммунизме (зрелом человеческом обществе) как подлинном объекте «Логике истории», автор выявляет истоки этой важнейшей идеи не только в труде В.А. Вазюлина, но и в работах его учеников. Вместе с тем он делает принципиально важный шаг, выделяя данный момент как «главный и самый существенный». Нельзя не согласиться, что данная постановка вопроса не просто представляет собой теоретический шаг вперед, но «имеет колоссальное мировоззренческое, интеллектуальное и эмоциональное значение».

Как любое теоретически незаурядное произведение, работа А.А. Пятакова будит мысль, вызывая не только искреннее одобрение, но и желание поспорить с некоторыми мыслями автора. Поделюсь собственным видением ряда проблем, поднятых в выступлении.

Разделяя доводы Андрея в пользу понимания исследуемого произведения как «Логики Истории» с большой буквы, в смысле Марксова разграничения предыстории и подлинной истории человечества, не могу безоговорочно согласиться с утверждением: «Рассмотрение предшествующей истории в книге присутствует постольку и в той степени, поскольку и в какой степени это необходимо для понимания коммунизма».

На мой взгляд, акцентировка В.А. Вазюлиным общеисторического содержания своего труда обусловливалась не только внешними науке обстоятельствами, делавшими необходимым «эзопов язык», но и внутренними методологическими причинами. Полагаю, с позиций философского материализма, включая его высшую форму – диалектический и исторический материализм, «главным объектом изучения» не может выступать будущее как таковое. Я, по крайней мере, не в силах с материалистических позиций представить себе «всестороннее научное рассмотрение будущего общества, то есть общества, которого еще нет». Насколько я могу себе представить, таким объектом может быть, самое большее, процесс развития (в данном случае – история человечества) в его целостности, включающий прошлое, настоящее и содержащиеся в них предпосылки будущего. Именно это, и только это, означает приоритет коммунизма как снятия предшествующей истории.

Здесь встает принципиальная проблема, имеющая прямое отношение к спорам о «снятии марксизма»: способна ли «сова Минервы» вылетать раньше, чем в сумерках? Может ли в принципе даже самый выдающийся мыслитель, оставаясь человеком своего времени, не то что сделать будущее главным объектом исследования, но хотя бы «перейти на его позиции» подобно тому, как наши великие предшественники перешли на позиции реально существовавшего революционного пролетариата? До сих пор такого не случалось. Фундаментальное теоретическое познание, включая и великие открытия К. Маркса, всегда базировалось на уже состоявшейся зрелой стадии изучаемого объекта.

Полагаю, что для В.А. Вазюлина аналогичную роль играл реальный социализм, существовавший в СССР. В данном свете утверждение, что им «проанализировано общество будущего, а не общество раннего социализма», представляется чрезмерно категоричным. В дальнейшем данная форма социализма была им охарактеризована исторически верно как ранняя. Но не следует забывать, сколь длительным был период работы над «Логикой истории», не говоря уже о предшествующих этапах научной деятельности ее автора; сколь серьезно менялось на его протяжении как объективное состояние советского общества и всего мира, так и его отражение в общественном сознании, в том числе в сознании исследователя. Большую часть этого периода советское общество воспринималось если не как вступающее во вторую фазу коммунизма (едва ли В.А. Вазюлин мог разделять столь наивное представление даже в молодости), то во всяком случае как реализовавшее до конца его первую фазу, полностью раскрывшее ее внутренние противоречия, при том, что прогрессивное разрешение этих противоречий уже выводило бы социализм за пределы раннего. Примерно такое видение социализма сквозит во всей «Логике истории», и именно на позициях этой реальной, как представлялось передовым людям 70-х гг., прогрессивной силы человечества осознанно стоял автор книги. При этом он, как человек своего времени, не мог не отдать дань, пусть минимальную, господствовавшему в те годы завышению уровня зрелости нового общества.

«Делом», ради которого писалась книга, был прогрессивный, т.е. коммунистический, выход реально существовавшего социалистического, прежде всего советского, общества из назревавшего кризиса. Реконструируя ход мысли В.А. Вазюлина на основании многолетнего своего и своих товарищей с ним общения, дерзну утверждать, что прогрессивная альтернатива «перестройке» представлялась ему не как непосредственный выход ко второй фазе коммунизма, но как обеспечение стратегической ориентации советского общества на нее. Понятно, что данная цель существенным образом отличалась, объективно и субъективно, от вышедшей затем на первый план цели революционного отрицания новой, «компьютерно-транснациональной», стадии мирового капитализма. По недоброй иронии истории, к моменту публикации «Логики истории» историческая дистанция, отделявшая советское общество (а тем самым и мир второй половины XX века) от коммунистического будущего, драматически возросла. Объект исследования, отчасти существовавший в самой объективной реальности, отчасти относимый к ней субъективно, превратился в «будущее как объект».

Другая идея, неразрывно связанная с только что рассмотренной, касается соотношения объективного и субъективного в процессе общественных преобразований. А.Н. Пятаков исходит из того, что «формации предыстории – например, феодализм и капитализм – складывались стихийно и объективно, неосознанно, до их формирования не было, так сказать, «проекта» будущей формации», при переходе же к Истории отношение к общественным процессам «становится осознанным и контролируемым». По его мнению, «Логика истории» призвана стать «своего рода проектной, теоретической предпосылкой, теоретическим «чертежом», по лекалам которого можно будет в дальнейшем осознанно выстраивать подлинную историю человечества».

Мне представляется, что здесь автор невольно сбивается на абстрактное противопоставление объективного и субъективного, недостаточно четко различает объективное и стихийное в истории и современности. Нельзя сказать, что феодализм и капитализм складывались вполне стихийно. Еще молодой Ленин назвал чепухой представление народников, будто «мысль и чувство не присутствовали при становлении капитализма». Действительно, своего рода «проектная документация» была всегда: для феодализма в этом качестве выступали канонические тексты мировых религий (отчасти и философия зрелой и поздней Древности), для капитализма – научно-философские труды эпохи Просвещения, готовившие умы и сердца людей к зрелым буржуазным революциям. Другой вопрос, насколько адекватный образ нового общества давало это «опережающее отражение», базировавшееся на его объективных предпосылках и зачатках в недрах старого.

Но вправе ли мы и сегодня рассчитывать на знание о будущем (не существующем еще объекте!) столь адекватное, какое требуется для осознанного «выстраивания» истории? Возможно, еще важнее другая сторона дела: способны ли люди позднекапиталистического общества, даже имея «проект», действовать столь осознанно, как не смогли и люди общества раннесоциалистического, к которым обращался в своей книге В.А. Вазюлин? Совместимо ли допущение такой возможности с марксистским положением, приводимым и А.Н. Пятаковым, о двойственности интересов пролетариата как собственника и продавца рабочей силы?

Даже применительно к периоду социалистического развития общества, насколько сегодня убедительны навеянные периодом индустриализации представления о строительстве социализма и коммунизма, по неосознанной аналогии со строительством народнохозяйственных объектов согласно заранее составленным проектам? Не вернее ли, с учетом противоречивого опыта новейшей истории, говорить о естественно-историческом развитии общественно-экономических формаций, в том числе и коммунистической, на базе диалектического взаимодействия объективных и субъективных факторов, но все же при ведущей роли объективного? Сознание играет в этом процессе роль немалую, с каждой последующей формацией все более важную. Но определяющей в пределах предыстории человечества эта роль не станет. Вряд ли это возможно и в переходный период, и даже на первой стадии коммунизма возможно в лучшем случае отчасти. Только когда коммунистическое общество станет развиваться на собственной основе, общественное развитие, вероятно, сделается в полной мере сознательным. Да и то не в смысле исчезновения приоритета объективной стороны развития, а в смысле ее верного, в главном и основном, идеального предвосхищения и неотчужденного, сознательно-добровольного, подчинения людьми своей деятельности разработанному на этой основе плану. А до тех пор сознательное в общественном развитии будет противоречиво переплетаться со стихийным. Этим, между прочим, и обусловлена необходимость для нас в обозримом будущем «поддерживать другие политические силы, ставящие аналогичные цели, но использующие другую методологию».

С учетом сказанного, серьезные раздумья вызывает тезис автора о роли автоматизированного производства в формировании социального субъекта зрелых (поздних) социалистических революций. Автор отправляется здесь от одного из высказываний В.А. Вазюлина, но там сделана важная в данной связи оговорка: «если иметь в виду только объективные условия образования позднего социализма». При этом, хотя данное высказывание и относится уже к периоду после гибели раннего социализма в СССР, вся система взглядов В.А. Вазюлина, из которой оно вытекает, сложилась в период поиска «коммунистически ориентированного» выхода из кризиса советского общества и адресовалась именно ему. В социалистическом обществе автоматизированное производство действительно могло бы выступить объективным условием движения к коммунизму.

Однако после падения раннего социализма ситуация меняется. А.Н. Пятаков правильно констатирует: «У капитализма есть пределы автоматизации». Некоторые из них убедительно выявлены в его работе. Особенно интересна мысль, что «критерий приоритетов автоматизации при капитализме… сопряжен с фундаментальным для всех эксплуататорских обществ разделением труда на умственный и физический».

Но отсюда, на мой взгляд, еще не следует, что революционным потенциалом в полной мере обладают работники, «чей труд капитал и ТНК не могут, но стремятся автоматизировать». Положение таких работников скорее сопоставимо с положением беднейших крестьян в эпоху ранних социалистических революций: их труд тогдашний капитализм тоже «не мог, но стремился» индустриализовать. Это действительно делало беднейшее крестьянство движущей силой раннесоциалистической революции, но отнюдь не ее руководящей силой. Ведущую роль тогдашние марксисты с полным основанием отводили фабрично-заводским рабочим, являвшим собой главную производительную силу общества, не размываемую, а умножаемую поступательным развитием капиталистического производства.

Я не уверен, что на нынешнем этапе системообразующая роль в капиталистической экономике, в частности в образовании и функционировании ТНК, уже перешла к автоматизации как фактору расширенного воспроизводства интенсивного типа. Пока что транснационализация капиталистического производства выступает как форма его развития преимущественно вширь, а не вглубь (соответственно используется компьютерная и иная техника: развивается в первую очередь инфраструктура транспорта и связи). Причем и данный процесс еще ближе к началу, чем к концу, поэтому над формированием новых форм производства и социальных отношений преобладает разрушение старых. Отсюда и господство в антикапиталистическом лагере неолуддизма, неонародничества, «феодального социализма» и т.п.

Весьма сомневаюсь и в том, что мы уже «вступаем в эпоху поздних, а точнее зрелых социалистических революций». Боюсь, что от этой эпохи нас еще отделяет довольно долгий этап реакции, базирующейся именно на последнем, но очень масштабном – весь «третий мир» плюс руины «второго» – развитии капитализма вширь.

Думаю, что реальный социальный субъект перехода к социализму XXI века (или уже к первой фазе коммунизма XXII века?) сформируется лишь после того, как новая система общественного производства и политическая надстройка над нею сложатся и «отстоятся» в глобальном масштабе. И вряд ли он сможет базироваться на автоматизированном производстве. Судя по тенденциям последнего времени, особенно в Азии и Латинской Америке, таким субъектом, скорее всего, станет основная масса наемных работников разной технической оснащенности, возглавляемая «новыми управленцами» государственного сектора.[2] Эту социальную группу со времен Л.Д. Троцкого любят обзывать бюрократией, усматривать в ней исключительно реакционную силу. Но ее реальное положение и роль (в том числе при раннем социализме и антиимпериалистическом госкапитализме XX – начала XXI веков) свидетельствуют о сочетании в ее общественном бытии черт исполнителя общественно необходимых функций управления (подавляемых и разрушаемых капитализмом) с чертами наемного работника (в классовом смысле пролетария). Господствующий класс ставит над нею менеджеров ТНК, как классическая буржуазия ставила над рабочими управляющих и надсмотрщиков; здесь возникает новый узел противоречий. Эта группа, при всем видимом отличии от индустриальных рабочих прошлого, имеет с ними еще два общих момента: она связана с ведущими производительными силами и не может быть, под угрозой гибели общества, упразднена никаким неолиберализмом, а может только расширенно воспроизводиться.

Собственная же основа коммунизма – автоматизация производства – по-настоящему сможет начать складываться (подобно собственной основе каждой из предшествующих формаций) только после решающей победы над старым обществом, а не до нее.

Вот пока и все, чем хотелось поделиться с Андреем и его читателями. Желаю новых творческих успехов!

Примечания:

[1] «Индейским летом» в Северной Америке называют ту же краткую, но единственную в своем роде, пору на стыке лета и осени, которая у русского народа носит название «бабьего лета». Трагическая судьба, уготованная индейцам капитализмом, делает данный образ вдвойне уместным.

[2] О госсекторе здесь говорится в широком смысле, включающем не только управление государственной собственностью, но и централизованное регулирование общественного производства в целом.